— Это — она?
— Нет, это — он!
Министр, не понимавший, по-видимому, что популярность его в данный момент уступает только трупу, обнажил голову и приветствовал всех представителей прессы.
— А он выглядит совсем как обычный нормальный человек, — послышалось чье-то старческое блеяние, после чего мы, благополучно миновав ограждение, оказались под защитой натянутой веревки и полицейских.
Министра немедленно проводили в дом.
Место на белом садовом стульчике у белого садового стола показалось мне заманчивым. Спросив у постового полицейского, не испорчу ли я, устроившись здесь, какие-нибудь отпечатки пальцев или следы, и получив от него успокоительный ответ, я с удовольствием расположился на нем. Я сидел в райском окружении прекрасных яблонь и кустов смородины, но что-то тревожило меня. Я не знал, чем кончится встреча Министра с моим полицейским.
Опасения оказались не напрасными. Через минуту-другую из окон дома послышались пронзительные крики. Слов я не разобрал, но оконные стекла, не предвещая ничего хорошего, вибрировали вовсю. Когда через минуту из двери дома пулей вылетел Министр, вид у него был растерянный. Но мы не успели даже обменяться взглядом, меня тут же проводили в гостиную.
К этому времени Беата Юлленстедт уже покинула стены родного дома. В кресле, где она встретила свою смерть, теперь восседал Бенни Петтерсон. Прямой солнечный свет только подчеркивал усталость его небритого лица. Хотя прежде всего в глаза бросалась его взволнованность.
— Этот министр, что он за птица? — напористо, как в былые дни, начал Бенни.
Из осторожности я сообщил ему только, что эта птица — мой зять.
— Он утверждает, что в момент убийства находился в туалете и просидел в нем целый час. И упорно держится за свое показание, хотя это невозможно! Ни один человек на свете не в состоянии…
Мои собственные показания о том, где находился вечером я, возражений не вызвали. При упоминании названия книги «Древние народы Вавилона» — у меня не было никаких причин скрывать его — в голубых, смыкавшихся от бессонницы глазах полицейского я заметил искорку уважения. Действительно, в школьные годы Бенни Петтерсон усердием не отличался и потому мог по достоинству оценить прилежание своего старого учителя во время отпуска.
Через некоторое время Бенни полностью успокоился, глубже осел в кресле и удобнее вытянул ноги. Со мной он говорил небрежно, сонливым самодовольным тоном, словно хотел показать своему старому магистру и, возможно, себе тоже, что знает свое дело досконально и хорошо поработал.
— Вы, магистр, были единственным учителем в нашей зубрильне, который мне нравился. Вы хотя бы выслушивали нас, прежде чем орать. Другие… что там говорить! Помните того осла, который преподавал у нас биологию? Как же его звали? Он все бубнил, что я рано или поздно попаду на Лонгхольмен. Вот я и попал на Лонгхольмен, только в качестве следователя по особо важным делам. — Он сделал паузу. — Вообще-то это — мое первое по настоящему крупное дело. Начальник полиции уехал на конгресс в Японию, а его заместитель провалился вчера в шахту вентиляционного колодца и сломал бедро. Так что со вчерашнего дня командую в районе я.
Бенни сладко зевнул и, казалось, подобным развитием событий особенно огорчен не был.
— Мне непременно нужно добиться успеха. И как можно скорее. Нужно ловить свой шанс. И по-моему, я его почти поймал. Во всяком случае, просить помощи в Центральном управлении я не буду. Уже получены данные экспертизы с места преступления. К вечеру будет готов протокол вскрытия. Хотя уже сейчас можно утверждать, что фру Юлленстедт застрелили из охотничьего ружья, которое потом бросили вон туда, на диван. — И он кивнул головой на глухую дальнюю стенку. — Судебный врач утверждает, что выстрел оказался смертельным. Несчастный случай или самоубийство исключены. Стрелявший стоял либо на пороге комнаты, либо чуть дальше в прихожей. Другими словами — в четырех-пяти метрах от жертвы. Ружье принадлежит одному из дачников — министру юстиции, не помню уже, как его зовут, — Бенни Петтерсон сделал попытку заглянуть в свои бумаги, но тут же лениво оставил их и снова погрузился в кресло. — Впрочем, какая разница! Вчера утром, да, точно, я помню, он сказал, что вчера утром обнаружил в своем доме пропажу ружья. Посчитав, что ружье у него позаимствовал один из соседей, он не стал поднимать из-за этого шум. Что не говорит в его пользу. Кстати, и не в пользу его соседей тоже. — Бенни сделал рукой разуверяющий жест. — Вы, магистр, в этой компании оказались случайно… Вряд ли речь здесь идет об убийстве с целью ограбления. Насколько можно судить по результатам осмотра и со слов племянницы убитой, в доме ничего не искали. Ни одна вещь не пропала. Во всяком случае, не пропало ничего ценного. В спальне лежит сумочка с суммой в 600 крон и несколько сберегательных книжек. Никаких следов борьбы не замечено. Да и что бы могла сделать слабенькая старушка?.. Обнаружившие ее фру Идберг и профессор Хаммарстрем утверждают, что входная дверь была закрыта, но не заперта. А племянница сообщила нам, что старуха запирала вечером дверь на ключ и очень следила за этим. На замке обычного поршневого типа никаких следов взлома не обнаружено. Одно из двух: или у убийцы был собственный ключ, или он постучал и его впустили. В последнем случае это кто-то, кого старуха знала и кому доверяла. Одинокие дамы в преклонном возрасте не впускают в дом на ночь глядя незнакомца. Судя по тому, что мне о ней рассказали, фру Юлленстедт — не исключение из этого правила. Дверь в сад со стороны шоссе — единственная во всем доме. Окна снабжены хорошими запорами и зашторены. К сожалению, никаких следов на полу или в саду мы не обнаружили. На траве и гравии, когда нет сильных дождей, следы не остаются. Он прочитал мне настоящий доклад, и я добросовестно делал вид, что внимательно слушаю его.
— А как оказалась здесь вчера вечером фру Идберг и профессор?
— Фру Идберг получила вчера письмо. В нем фру Юлленстедт просила ее прийти к ней в половине девятого. Но она не хотела идти одна, стеснялась, и попросила профессора Хаммарстрема сопровождать ее. Они опоздали к назначенному времени и были здесь только без четверти девять. И нашли ее.
— Сколько времени к тому моменту она была мертва?
— Если верить профессору — от пяти до десяти минут. Судебный врач, осматривавший ее часом позже, дает более широкие рамки. Он утверждает, что смерть наступила в промежутке от без четверти восемь до без четверти девять. Хотя данные профессора кажутся мне более надежными. Он с фру Идберг видели бежавшего с места преступления убийцу.
— Они видели!?..
— Да. Точнее, они видели тень, скользнувшую от двери по стене. Тень тут же пропала.
— И они не имеют представления, кто бы это мог быть?
— Нет!
Я немного помолчал, но, поскольку Бенни Петтерсон засыпал у меня на глазах, пришлось напропалую спросить:
— Фру Юлленстедт что-нибудь написала в своем письме, почему она хочет встретиться с фру Идберг?
— Нет, она просто просила ее прийти. Я давал письмо на срочную экспертизу нашим графологам, и оба они заверяют: и письмо, и адрес на конверте написаны рукой фру Юлленстедт. Да, извините, пожалуйста, я все время зеваю, не спал всю ночь. Насколько нам известно, друзей среди коренных жителей острова у нее нет. Но я все равно послал людей проверить здесь каждую дверь. Еще мы проверяем круг ее знакомых в Стокгольме. Она жила там большую часть года. Знакомых у нее, видимо, было совсем немного, и я постепенно прихожу к мысли, что искать нужно среди местных дачников. О том же говорит и ружье, которое стащили у министра юстиции. И тот факт, что фру Юлленстедт, по-видимому, сама впустила убийцу в дом! Сегодня я допрашивал всех вас — дачников. И должен сказать, некоторые показания выглядят странно. Один! В уборной! В темноте! И как раз в промежутке между восемью и девятью вечера!
Он поднялся с кресла.
— Пойду поговорю с прессой, а потом посплю хотя бы часок. Надо выспаться. Вы, магистр, не хотите остаться на пресс-конференцию? Я помню, какое большое значение вы придавали разбору домашних заданий…
Магистр остаться на пресс-конференцию не захотел.
Он выразил свое искреннее восхищение результатами ночной работы детектива, отыскал Министра, кравшего смородину покойной, запретил ему выступать с какими-либо заявлениями и отправился вместе с ним домой обедать.
7
Откушав омлета по-французски, я пошел и устроился в гамаке. В гамаке, конечно, уже лежал, подобно большому теплокровному животному, какой-то подросток, которого пришлось оттуда согнать. С собой в гамак я взял «Древние народы Вавилона», собираясь перечитать третью главу. Чтение историографических трудов требует особой сосредоточенности и внимания, труднодостижимых, к сожалению, в обстановке, когда рядом с тобой играют в «дьявольский галоп».